Будучи человеком далеким от классической музыки, я полагала что мне уже не стать её ценителем. Но в этой композиции зазвучала такая свежесть, непривычная легкость, нежность и мудрость одновременно. Мой мозг, тренированный пионерскими маршами и революционными одами, скрипнул от неожиданности и поплыл. С тех пор я внимательно наблюдаю за музыкальным руководителем театра «Байкал», чья музыка – это, как минимум, треть успеха легендарного театра.
«Музыка - это твоя фантазия. Я еще на первом курсе написал композицию «Я и листопад». Мне музыканты говорят - и где тут листья? Это был блюз, и я в своей фантазии слышал, как падают листья...
— Не хочется умничать и задавать банальные, затертые до дыр вопросы. Как ты себя чувствуешь в этом времени? На подъеме или в стагнации?
— Я не считаю правильной такую постановку вопроса. Когда говорят «творческий кризис», я считаю, что это состояние придуманное. Люди просто дают слишком много мозгу отдыхать, расслабиться. Чем больше тренируешь свой мозг, даешь учиться ему, работать - тем лучше. Вокруг нас жизнь со своими радостями, огорчениями, но все это не должно отвлекать от главного…
— То есть эмоции каждого дня и дают необходимую силу?
— Мозг - это же мышца. Даешь отдохнуть две недели и все… Это как занятия спортом. Потом очень сложно обратно вернуться в ритм. Хотя бы в день два часа надо заниматься, чтобы проверить хорошо пошло или плохо. Поэтому сегодняшнее состояние – обычное.
— Пишущие люди обычно говорят: надо по утрам обязательно писать два часа. А ты? Играешь на инструментах? Медитируешь?
— Лет 20-25 назад я занимался за инструментом. На рояле, на моринхуре. А сейчас большей частью занимаюсь анализом.
Восемнадцать лет назад тогда еще студент из Монголии впервые приехал в Бурятию на концерт в составе оркестра, где, кстати, впервые опять же выступил в роли автора композиций и в роли дирижера. Это была сцена оперного театра, которая произвела впечатление не только на выступающего, но и на тех, кто творчество юных монгольских музыкантов пришел оценить. Среди них была директор, тогда это называлось БРУКИ, Лидия Васильевна Лоскутникова. Это был 2005 год и монгольские инструменты, как и их звучание, были редкостью в сфере музыкального искусства республики. Как бы странно это не звучало, процесс возвращения в природу бурят-монгольского мира традиционных народных инструментов, начинался именно тогда, когда в постсоветском пространстве рухнули оковы запрета на все национальное.
— Кем ты себя чувствуешь? Монголом, россиянином, бурятом? Потому что театр «Байкал» - бурятский национальный театр...
— Неважно сколько ты живешь за границей, у меня даже спрашивают на каком языке мои сны? (смеется). Ты уезжаешь-приезжаешь, возможно ведешь себя иначе, но в целом я был и остаюсь монголом. Важен окружающий тебя мир. В Бурятии слабый сигнал среды, скажем так. Это как ты вернулся с холода в дом, укрылся как мог, но, когда сквозит, все равно ты чувствуешь холод. Когда среда, как одеяло из шерсти, плотное, ты знаешь где подоткнуть, когда не плотное и не знаешь откуда сильнее «дует» - замерзаешь… Я давно здесь работаю, много читаю текстов и многое становится понятным. В бурятском и монгольском языке одни и те же слова и значения. Но за эти годы я заметил, что из огромного количества слов и значений – синонимов в бурятском языке используется единицы. Вот к примеру «уртын дуун» (уникальная техника исполнения протяжной песни) - общая для монгольского мира уникальная манера исполнения песни, но все исполняют по-разному. И носители диалектов монгольского мира - они как дети, каждый со своим лицом, характером, а корни-то одни. Но для меня до сих пор загадка-западные буряты. С очень интересной природой, оригинальной манерой исполнения песен. Я хочу понять и изучить эту природу.
— Прости, перебью тебя. Я зимой побывала в Ховд, в Западной Монголии, и мне показалось, что диалект западных монголов гораздо ближе по звучанию нам, бурятам, нежели диалект халха-монголов?
— Да, я знаю это. У меня мама как раз из Ховд, отец из Хэнтий (аймак на востоке Монголии). То есть я одновременно и западный и восточный монгол. Возьмите Внутреннюю Монголию (Автономный регион Китая), их монгольский гораздо более понятный для бурят и западных монголов. Улан-Батор — объединяющий центр, который как фильтр проявляет все изменения, происходящие в нашем этносе. Меняется язык, и не только. Триста лет влияния Китая, больше семи десятков лет влияния СССР бесследно не проходят, исторический фактор никуда не денешь. И мировые процессы проникают во все сферы жизни, хотим мы того или нет.
— Мне кажется, что при всем объективном ходе жизни, нет ощущения, что монголы теряют идентичность…
— Да, возможно. Но эти процессы идут, возможно не очень явно, но влияют на культуру и традиции монголов. Я не могу быть уверенным, но я допускаю, что через 50-60 лет результат этих процессов будет очевиден. Боюсь, что монголы Внутренней Монголии, лет через 20-30 будут нас учить искусству исполнения «уртын дуун». Мы, конечно, и поем, и танцуем, и говорим, что-то новое создаем, но очень хочется, чтобы нашлись инструменты для сохранения всего, чем отличает монголов от другого мира.
— А вот группа «The Hu»? Я, будучи северной монголкой или российской монголкой, почему-то уверена, что это и есть монгольская музыка - и по звучанию, и по духу? Или я ошибаюсь?
— Они мои друзья и мы постоянно на связи. Я всегда их критикую из соображений, что их музыка должна быть супер-оригинальная. Конечно, можно много предъявлять, что их музыка местами похожа на «Линкин Парк» или «Металлика». И дело не в том, что они неталантливые. Это хорошие музыканты с консерваторским образованием и отличным вокалом. На рынке мировой музыки, конечно, они отличаются: узкоглазые, с длинными волосами и странными инструментами. Страны с огромным населением не имеют таких групп, а нас всего 3,5 млн человек. Люди иногда удивляются - у вас есть олимпийские чемпионы? Поэтому так важно сохранять идентичность. А сохранится она при условии постоянного развития традиционного. Чисто монгольская ли музыка? Да, в XXI веке это чисто монгольская музыка. И на случай критики, простой пример: в каждой стране есть симфонический оркестр, но он везде звучит по-разному. Так и в роке. Но в случае с «The Hu» - да, согласен, это монгольская музыка.
— Меня удивляют и восхищают взаимоотношения внутри монгольского сообщества. Это как в одной большой семье. Меня все называют «эгчэ», будто у меня одномоментно появилось с миллион младших братьев и сестер. Как это объясняется?
— Я в последнее время часто об этом думаю. У нас не дай бог старшего назвать на «ты». У меня сестра, всего на два года старше, но я всегда на «вы» и почтительно. Это влияние буддизма.
— Ты считаешь это буддизм?
— В юрту заходишь - все четко прописано. Что можно, что нельзя. Очень много правил, ограничений. В этом ничего плохого, люди выбирают для себя нужное. И потом кочевая культура очень сильно отличает от других. Мы об этом можем говорить часами. И культура играет очень важную роль в воспитании. Будучи ребенком и подростком я был равнодушен ко всему национальному, я в тот момент был рокером. Но сколько себя помню - среда плотно состояла из национального: по радио музыка, песни, каждый час звучал гимн. Я сегодня - это и есть результат родной среды. Это как витамин или вакцина что ли? И не важно будет петь или играть твой ребенок, важно чтобы у него это было внутри, в душе. А как я проникся? У сестры появился друг, который стал потом её мужем. Он очень крутой моринхурист и горловик. Он повлиял очень сильно, но ключевым было влияние отца. Он однажды предложил прогуляться, и мы пришли в студию, где играли на национальных инструментах. И я очень легко вошел в этот мир. Хотелось не огорчить отца, мне кажется. Хотя он ни разу за всю жизнь ничего не навязал. Он предлагал…
— А сложно играть хорошо на моринхуре? Две струны, казалось бы…
— Я знаю одну истину. Люди, которые играют на моринхуре, никогда не бросают инструмент. Это как бы навсегда. Каждый раз испытываешь волнение перед игрой, в нем правда есть что-то сакральное. И чем больше играешь, тем больше хочется.
— А когда ты понял, что можешь сочинять?
— На втором курсе я начинал играть свою музыку. Играли на свадьбах, похоронах. На пирожки, хушуры, буузы хватало - и ладно. Надо было как-то жить. Параллельно я писал для студенческого оркестра из 80 человек, каждый должен был написать по две оркестровки и аранжировки. Большую часть писал я. Педагог смеялся: завязывай писать, уже все одинаково звучит. На четвертом курсе нас пригласили в Улан-Удэ дать концерт в Оперном. Мне было лет двадцать. С тех пор все и понеслось…
— Ты как-то поделился мечтой, она меня потрясла. На Площади Советов в Улан-Удэ играет оркестр в 1000 моринхуристов. До сих эта картинка живет в моем сознании.
— Да. И я до сих пор не отпускаю эту мечту. При дворе Чингисхана играл оркестр в 430 моринхуристов. Представьте какая это мощь?!
— Я читала где то, что на гигантской телеге одномоментно играл оркестр из 2000 тысяч музыкантов. Или я дофантазировала?
— Самое странное, что это реально. Три оркестра из Монголии, плюс любое количество музыкантов из Внутренней Монголии, Бурятия, Тыва, Калмыкия, Якутия, бурятские округа. И это такой музыкальный прорыв во всех смыслах, главный смысл которого - живые язык и культура. Музыкальный язык способен дать необыкновенный эффект, когда никого не надо будет убеждать в необходимости сохранять и развивать культурную идентичность.
— Я верю, что мечты сбываются… Спасибо за твою мечту и твою работу!
